Читать онлайн «Дедал и Икар» автора Гравицкий Алексей Андреевич — RuLit — Страница 1

«Падение Икара»
— одна из самых известных картин нидерландского художника Питера Брейгеля Старшего. Это единственная картина, написанная Брейгелем на мифологический сюжет[1]. Принадлежность картины кисти Брейгеля оспаривается специалистами — скорее всего, речь идёт о более поздней копии с утраченного оригинала.

Сюжет

Сюжет картины заимствован из греческой мифологии. Минос, царь острова Крит, держал в плену талантливого изобретателя Дедала и его сына Икара[2]. Чтобы покинуть остров, Дедал решил сделать для себя и для сына крылья и перелететь через море. Перед полётом он предупредил сына, чтобы тот не поднимался слишком высоко: перья, из которых Дедал смастерил крылья, были скреплены воском и солнечный жар мог растопить его. Однако Икар ослушался отца и взлетел к самому солнцу. Воск растаял; Икар упал в море и утонул. Миф об Икаре подробно излагается в «Метаморфозах» Овидия, и Брейгель, несомненно, был знаком с этим источником. Вот как у Овидия говорится о полете Дедала и Икара:

Рыбак, пастух и пахарь — именно эти персонажи присутствуют на картине Брейгеля, хотя сцена в целом интерпретируется художником в совершенно ином ключе (см. Описание).

Сюжет[править | править код]

Сюжет картины заимствован из греческой мифологии. Минос, царь острова Крит, держал в плену талантливого изобретателя Дедала и его сына Икара[2]. Чтобы покинуть остров, Дедал решил сделать для себя и для сына крылья и перелететь через море. Перед полётом он предупредил сына, чтобы тот не поднимался слишком высоко: перья, из которых Дедал смастерил крылья, были скреплены воском и солнечный жар мог растопить его. Однако Икар ослушался отца и взлетел к самому солнцу. Воск растаял; Икар упал в море и утонул. Миф об Икаре подробно излагается в «Метаморфозах» Овидия, и Брейгель, несомненно, был знаком с этим источником. Вот как у Овидия говорится о полете Дедала и Икара:

Рыбак, пастух и пахарь — именно эти персонажи присутствуют на картине Брейгеля, хотя сцена в целом интерпретируется художником в совершенно ином ключе (см. Описание).

Описание

Композиция картины весьма оригинальна: на первом плане изображены второстепенные фигуры (в частности, пахарь, идущий за плугом), в то время как главный персонаж — Икар — даже не сразу бросается в глаза. Лишь внимательно вглядевшись, можно заметить торчащие из воды ноги и несколько кружащихся над поверхностью моря перьев. Отсутствует на картине и Дедал: лишь пристальный взгляд пастуха, устремлённый в небо, позволяет предположить, в каком направлении он скрылся. Падение Икара проходит незамеченным: ни пастух, смотрящий ввысь, ни пахарь, опустивший глаза к земле, ни рыбак, слишком сосредоточенный на своей удочке, не видят его. Мимо проходит корабль, но лица матросов обращены в противоположную сторону; впрочем, если кто-то из них и заметил тонущего, то едва ли огромный корабль замедлит свой ход ради его спасения. Однако есть на картине одно малозаметное существо, которому судьба Икара должна быть небезразлична. Это существо — серая куропатка, сидящая на ветке на краю утеса. И в этой детали Брейгель следует мифу в изложении Овидия: в «Метаморфозах» говорится, что отец Икара Дедал был вынужден бежать на Крит после того, как убил своего юного племянника Пердикса[4]. Пердикс был учеником Дедала и обнаружил столь блестящие способности, что Дедал стал опасаться соперничества с его стороны. Он столкнул Пердикса с Афинского акрополя, но Афина сжалилась над мальчиком и превратила его в куропатку (лат. perdix

). Так что у маленькой куропатки есть все основания злорадствовать, наблюдая, как гибнет сын её обидчика: для неё гибель Икара — не трагическая случайность, а справедливое возмездие, настигшее Дедала.

Несмотря на столь пристальное внимание к мельчайшим подробностям сюжета, картина Брейгеля — не только иллюстрация античного мифа, но также и великолепный пейзаж. Брейгель продолжает здесь живописные традиции первого пейзажиста Нидерландов — Иоахима Патинира. В пейзажах этого художника люди нередко изображались маленькими, еле заметными, а основную роль в композиции играл ландшафт[5]. Влияние Патинира прослеживается и в цветовом решении картины: так, для его пейзажей характерно изображение переднего плана в коричневых тонах, среднего — в зелёных, дальнего — в голубых[5]. Особое место в композиции картины занимает солнце. Бледное, полупрозрачное, садящееся за горизонт, оно, тем не менее, приковывает к себе взгляд. И это не случайно: ведь солнце — полноправный «герой» картины[6]: именно его лучи стали причиной гибели Икара. Весь пейзаж предстаёт перед нами в его призрачном свете, а композиция выстраивается вокруг трёх ключевых точек: фигуры крестьянина на переднем плане, тонущего Икара и солнечного диска на горизонте. Вместе с тем, специалисты отмечают, что золотистые отблески солнца на воде, придающие пейзажу особое очарование — всего лишь эффект старения лака[7]. Изначально картина имела более холодный колорит.

Описание[править | править код]

Композиция картины весьма оригинальна: на первом плане изображены второстепенные фигуры (в частности, пахарь, идущий за плугом), в то время как главный персонаж — Икар — даже не сразу бросается в глаза. Лишь внимательно вглядевшись, можно заметить торчащие из воды ноги и несколько кружащихся над поверхностью моря перьев. Отсутствует на картине и Дедал: лишь пристальный взгляд пастуха, устремлённый в небо, позволяет предположить, в каком направлении он скрылся. Падение Икара проходит незамеченным: ни пастух, смотрящий ввысь, ни пахарь, опустивший глаза к земле, ни рыбак, слишком сосредоточенный на своей удочке, не видят его. Мимо проходит корабль, но лица матросов обращены в противоположную сторону; впрочем, если кто-то из них и заметил тонущего, то едва ли огромный корабль замедлит свой ход ради его спасения. Однако есть на картине одно малозаметное существо, которому судьба Икара должна быть небезразлична. Это существо — серая куропатка, сидящая на ветке на краю утеса. И в этой детали Брейгель следует мифу в изложении Овидия: в «Метаморфозах» говорится, что отец Икара Дедал был вынужден бежать на Крит после того, как убил своего юного племянника Пердикса[4]. Пердикс был учеником Дедала и обнаружил столь блестящие способности, что Дедал стал опасаться соперничества с его стороны. Он столкнул Пердикса с Афинского акрополя, но Афина сжалилась над мальчиком и превратила его в куропатку (лат. perdix). Так что у маленькой куропатки есть все основания злорадствовать, наблюдая, как гибнет сын её обидчика: для неё гибель Икара — не трагическая случайность, а справедливое возмездие, настигшее Дедала.

Несмотря на столь пристальное внимание к мельчайшим подробностям сюжета, картина Брейгеля — не только иллюстрация античного мифа, но также и великолепный пейзаж. Брейгель продолжает здесь живописные традиции первого пейзажиста Нидерландов — Иоахима Патинира. В пейзажах этого художника люди нередко изображались маленькими, еле заметными, а основную роль в композиции играл ландшафт[5]. Влияние Патинира прослеживается и в цветовом решении картины: так, для его пейзажей характерно изображение переднего плана в коричневых тонах, среднего — в зелёных, дальнего — в голубых[5]. Особое место в композиции картины занимает солнце. Бледное, полупрозрачное, садящееся за горизонт, оно, тем не менее, приковывает к себе взгляд. И это не случайно: ведь солнце — полноправный «герой» картины[6]: именно его лучи стали причиной гибели Икара. Весь пейзаж предстаёт перед нами в его призрачном свете, а композиция выстраивается вокруг трёх ключевых точек: фигуры крестьянина на переднем плане, тонущего Икара и солнечного диска на горизонте. Вместе с тем, специалисты отмечают, что золотистые отблески солнца на воде, придающие пейзажу особое очарование — всего лишь эффект старения лака[7]. Изначально картина имела более холодный колорит.

Толкования

Смысл, который Брейгель вкладывал в своё произведение, оставляет широкое пространство для интерпретаций. Чаще всего картину считают воплощением нидерландской пословицы «Geen ploeg staat stil om een stervend mens

» («Ни один плуг не остановится, когда кто-то умирает»). Жизнь сурова, и гибель одного человека не может даже на миг прервать её течения.[8] Долгое время аргументом в пользу именно такого понимания картины считалась одна малозаметная деталь: бледное пятнышко в левой части холста, выделяющееся на темном фоне кустов. Многие исследователи толковали этот элемент как лицо спящего или умершего человека и видели в нем дополнительную иллюстрацию основной идеи картины. Однако исследование в инфракрасном излучении показало, что речь идёт о совсем другой части тела, принадлежащей человеку, присевшему на корточки и справляющему нужду[7]. Эта деталь вполне в духе эпохи; она присутствует и на других картинах Брейгеля («Сорока на виселице», «Детские игры»). По иной версии, художник осуждает гордыню Икара, противопоставляя его безрассудному порыву скромный повседневный труд простого пахаря[9]. Не случайно фигура пахаря является и композиционным центром, и самым ярким цветовым пятном на картине. Кроме того, в глаза бросаются ноги пахаря в тяжелых башмаках: они представляют собой своеобразную антитезу ногам Икара, беспомощно болтающимся в воздухе. Пахарь твердо стоит на земле, а мечтатели, витающие в облаках, подобно Икару, рано или поздно будут оттуда низвергнуты. Есть и прямо противоположное понимание картины: она повествует о гибели одного из самых смелых, дерзких и прекрасных героев человечества[10]. Полёт Икара символизирует полёт человеческой мысли и фантазии; стремление человека к новым открытиям, достижениям, завоеваниям. В этом случае картину можно интерпретировать как поражение возвышенного в борьбе с обыденностью, которой нет никакого дела до тех, кто стремится к свету[9].

Дедал и Икар (по древнегреческому мифу)

Древнегреческие мифы издавна привлекали внимание художников, поэтов, скульпторов. Одним из самых известных можно считать миф о величайшем афинском зодчем и художнике Дедале, который волей царя Миноса был заперт на острове Крит. Много прекрасных скульптур и картин создал Дедал, даже построил лабиринт для Минотавра, пока не разработал самый, как ему казалось, надежный и верный способ спастись самому и спасти своего маленького сына Икара. Из воска и перьев Дедал смастерил две пары крыльев, способных поднять в воздух одного взрослого человека
и одного маленького мальчика. Настрого наказал отец Икару держаться рядом, не спускаясь к морским волнам и не поднимаясь к солнцу. Но ненадолго хватило у маленького Икара терпения следовать строго за отцом. Восхищенный красотой и сиянием Солнца, он поднялся выше, чем разрешил Дедал. От тепла мягкий воск растаял, и распадающиеся крылья уже не могли нести мальчика. Он упал в море. Зря пытался безутешный отец разыскать сына среди бурлящих волн. Слишком дорого обошлась Дедалу свобода, однако, как ни жалел он в своем решении, изменить уже ничего было нельзя. Никогда больше Дедал не поднимался в небо, уничтожил свои крылья — давнюю мечту людей о полете. Мне же кажется, что обманывал себя великий художник, ведь не крылья были виноваты в случившемся. Будь Дедал внимательнее, пригляди вовремя за маленьким мальчиком — беды бы не случилось. Вот какой урок я получила, прочитав этот трагический миф. Мифы — сокровищница первоначального духовного опыта людей, предания, в которых отразились представления наших предков об окружающем мире. Поэтому интерес к ним никогда не ослабевает. Свои мифы существуют у любого народа, но особой популярностью в мире пользуются мифы и легенды Древней Греции. Древние греки были деятельным, энергичным народом, пытавшимся объяснить появление жизни на земле, истолковать явления природы, определить место человека в мире. Миф о Дедале и Икаре возник в Афинах — центре торговли, ремесла, искусства и науки в Древней Греции. Дедал был «величайшим художником, скульптором и зодчим Афин». Он изобрел много полезных инструментов, а кузнечному делу, по преданию, его обучала сама богиня Афина. Слава о Дедале распространилась очень широко. «Рассказывали, что он высекал из белоснежного мрамора такие дивные статуи, что они казались живыми», но величайшим его достижением считались не построенные здания, не его великолепные статуи, а сделанные им крылья. В мифе говорится о том, что Дедал посвятил в тайны своего мастерства племянника, который превзошел искусством своего учителя. Из зависти Дедал убил своего ученика, столкнув со скалы, но злодеяние открылось, и ареопаг приговорил Дедала к смерти. Спасаясь, он бежал на остров Крит к могущественному царю Миносу. Много дет прожил Дедал на Крите. Он построил знаменитый дворец Лабиринт с такими запутанными ходами, «что раз войдя в него, невозможно было найти выхода». В этом дворце содержали ужасного Минотавра — чудовище с телом человека и головой быка. Дочери Миноса Ариадне Дедал дал клубок ниток, который помог Тесею выбраться из Лабиринта. За это Минос заточил Дедала и его сына в Лабиринт. Дедал долго думал, как ему бежать, и наконец понял, что для бегства открыто только небо. Он набрал перьев, скрепил их льняными нитками и воском и изготовил из них четыре больших крыла. Собираясь покинуть остров, Дедал предупреждал сына, чтобы тот был осторожен во время полета — не поднимался близко к солнцу, так как жара может растопить воск, и не спускался слишком низко к морю, чтобы брызги волн не смочили крыльев. Но Икара забавлял быстрый полет, и, сильно взмахнув крыльями, он взлетел слишком высоко. Палящие лучи растопили воск. Перья выпали и разлетелись по воздуху, а Икар «стремглав упал со страшной высоты в море и погиб в его волнах». Потом это море стали называть по имени погибшего Икарийским. Дедал же, оплакав сына, направился в Сицилию. Там он поселился у царя Кокала. Минос, преследуя Дедала, тоже прибыл на Сицилию с требованием выдать ему Дедала. Но дочери Кокала, полюбившие Дедала за его мастерство, убили Миноса (предложив ему искупаться, они облили его кипятком). Дедал еще долго жил в Сицилии, а последние годы жизни провел на родине, в Афинах. Он стал родоначальником Дедалидов, славного рода афинских художников. Древние греки верили, что Дедал научил их столярному мастерству, и почитали его как изобретателя рубанка, отвеса и клея. Миф о Дедале и Икаре подтверждает, что уже в глубокой древности люди думали о том, как научиться передвигаться не только по суше и воде, но и по воздуху.

Авторство

Под «странностями в трактовке» сюжета здесь понимается отсутствие фигуры Дедала на полотне и изображение солнца садящимся в море, в то время как небосвод явно залит сиянием солнца, стоящего в зените. На картине из музея Ван Бюрен эти противоречия отсутствуют: Дедал изображён там парящим в небе, а солнце стоит там, где ему положено стоять. Не исключено, что именно это изображение ближе к оригинальному замыслу Брейгеля, хотя некоторые искусствоведы убеждены в противоположном: композиция картины из музея Ван Бюрен достаточно банальна и традиционна, тогда как эффектную и парадоксальную композицию полотна из Королевского музея мог создать только гений[12]. Как бы то ни было, оригиналом картина из музея Ван Бюрен также не является. Рефлектография показала, что и здесь под слоем живописи присутствует «черновой» рисунок, однозначно не принадлежащий руке самого Брейгеля[7].Он не принадлежит также и автору копии, находящейся в Королевском музее. Вероятно, обе картины были созданы где-то во второй половине XVI века, но установить достоверно их авторство не представляется возможным[7].

Дедал и Икар

В те далекие времена, когда у людей еще не было ни инструментов, ни машин, жил в Афинах великий художник Дедал. Он первый научил греков строить прекрасные здания. До него художники не умели изображать людей в движении и делали статуи, похожие на запеленатых кукол с закрытыми глазами.

Дедал же стал высекать из мрамора великолепные статуи, изображающие людей в движении.

Для своей работы Дедал сам придумал и сделал инструменты и научил людей пользоваться ими. Он научил строителей здания, как проверять — камнем на нитке,- правильно ли кладут они стены.

У Дедала был племянник. Он помогал художнику в мастерской и учился у него искусствам. Рассматривая однажды плавники рыбы, он догадался сделать пилу; придумал циркуль, чтобы чертить правильный круг; вырезал из дерева круг, заставил его вращаться и стал лепить на нем глиняную посуду — горшки, кувшины и круглые чаши.

Однажды Дедал с юношей взошли на вершину Акрополя, чтобы с высоты посмотреть на красоту города. Задумавшись, юноша ступил на самый край обрыва, не удержался, упал с горы и разбился.

Афиняне обвинили Дедала в гибели мальчика. Дедалу пришлось бежать из Афин. На корабле он добрался до острова Крита и явился к критскому царю Миносу.

Минос был рад, что судьба привела к нему знаменитого афинского строителя и художника. Царь дал пристанище Дедалу и заставил его работать на себя. Дедал выстроил ему Лабиринт, где было столько комнат и так запутаны ходы, что всякий, кто входил туда, уже не мог сам найти выход.

До сих пор на острове Крите показывают остатки этого великолепного сооружения.

Долго жил Дедал у царя Миноса пленником на чужом острове среди моря. Часто сидел он на морском берегу, глядя в сторону родного края, вспоминал свой прекрасный город и тосковал. Уже много лет прошло, и, наверное, уже никто не помнил, в чем его обвиняли. Но Дедал знал, что Минос никогда не отпустит его и ни один корабль, отплывающий от Крита, не посмеет взять его с собой, опасаясь преследования. И все-таки Дедал постоянно думал о возвращении.

Однажды, сидя у моря, он поднял глаза в широкое небо и подумал: «Нет для меня пути по морю, но вот небо открыто для меня. Кто может мне помешать на воздушной дороге? Птицы рассекают крыльями воздух и летят куда хотят. Разве человек хуже птицы?»

И ему захотелось сделать себе крылья, чтобы улететь из плена. Он стал собирать перья больших птиц, искусно связывал их льняными крепкими нитками и скреплял воском. Скоро он сделал четыре крыла — два для себя и два для своего сына Икара, который жил вместе с ним на Крите. Перевязью крест-накрест прикреплялись крылья к груди и к рукам.

И вот наступил день, когда Дедал попробовал свой крылья, надел и, плавно махая руками, поднялся над землей. Крылья держали его в воздухе, и он направлял свой полет в ту сторону, куда хотел.

Спустившись вниз, он надел крылья сыну и учил его летать.

— Спокойно и ровно взмахивай руками, не спускайся слишком низко к волнам, чтобы не смочить крылья, и не поднимайся высоко, чтобы лучи солнца не опалили тебя. Лети за мной следом. Так говорил он Икару.

И вот рано утром они улетели с острова Крита.

Только рыбаки в море да пастухи на лугу видели, как они улетали, но и те подумали, что это крылатые боги пролетают над землей. И вот уже далеко остался позади скалистый остров, и широко раскинулось под ними море.

День разгорался, солнце поднялось высоко, и лучи его жгли все сильнее.

Осторожно летел Дедал, держась ближе к поверхности моря, и боязливо оглядывался на сына.

А Икару по душе был вольный полет. Все быстрее рассекал он крыльями воздух, и ему захотелось подняться высоко-высоко, выше ласточек, выше самого жаворонка, который поет, глядя прямо в лицо солнцу. И в ту минуту, когда отец не глядел на него, Икар поднялся высоко вверх, к самому солнцу.

Под жаркими лучами растаял воск, скреплявший крылья, перья распались и разлетелись вокруг. Напрасно взмахивал Икар руками, — уже ничто больше не удерживало его на высоте. Он стремительно падал, упал и исчез в глубине моря.

Оглянулся Дедал — и не увидел в синеве неба летящего сына. Он глянул на море — лишь белые перья плыли на волнах.

В отчаянии опустился Дедал на первый встретившийся ему остров, сломал свой крылья и проклял свое искусство, погубившее его сына.

Но люди запомнили этот первый полет, и с тех пор в их душах жила мечта о покорении воздуха, о просторных небесных дорогах.

Влияние на другие произведения искусства

Созданная по мотивам литературного произведения, картина Брейгеля сама стала источником вдохновения для ряда прозаиков и поэтов. Уистен Хью Оден посвятил ей одно из самых известных своих стихотворений, «Musée des Beaux Arts»[13], Уильям Карлос Уильямс написал стихотворение «Landscape with the Fall of Icarus»[14], Готфрид Бенн в стихотворении «Ikarus» создал своеобразный «модернистский экфрасис»[15].

Наталья Горбаневская создала поэтическое описание картины Брейгеля в цикле восьмистиший «Падение Икара»[16][17].

Образ упавшего Икара с картины Брейгеля регулярно используется в произведениях художественной группы «Митьки»[18].

Примечания

1. Грегори Мартин
   . Брейгель. — М.: Иск-во, 1992. — ISBN 4-210-02378-8
2. Мифы народов мира. В 2-х т. — М., 1991—1992. — Т. 1. — С. 363.
3. Овидий. Собрание сочинений. В 2-х т. – СПб, Биографический институт «Студиа Биографика», 1994. – T. 2. – C. 170
4. Овидий. Собрание сочинений. В 2-х т. — СПб, Биографический институт «Студиа Биографика», 1994. — T. 2. — C. 171
5. ↑ 12
   К. Богемская. Пейзаж: страницы истории. — М., Галактика, 1992. — ISBN 5-269-00053-9
6. Брейгель. Великие художники, т. 49. — М., Директ-Медиа, 2010. — С. 7
7. ↑ 123456
   Dominique Allart et Christina Currie. » Trompeuses séductions. La Chute d’Icare des Musées royaux des Beaux-Arts de Belgique »
8. С. Л. Львов. Питер Брейгель Старший. — М.: ТЕРРА — Книжный клуб, 1998. — С. 171
9. ↑ 12
   В. Ф. Мартынов. Фундаментальная культурология [Электронный ресурс]. -Минск : Современные знания, 2010. — С. 276
10. С. Л. Львов. Питер Брейгель Старший. — М.: ТЕРРА — Книжный клуб, 1998. — С. 172
11. P. Kockaert. «La chute d’Icare au laboratoire». Nuances, 2003, № 31.
12. Karl Kilinski. Bruegel on Icarus: Inversions of the Fall.
13. [www.uspoetry.ru/poem/4 См. оригинальный текст стихотворения и русский перевод П. Грушко]
14. [ithaca-66.livejournal.com/32896.html См. оригинал стихотворения и русские переводы]
15. [www.nrgumis.ru/articles/article_full.php?aid=576 Анализ стихотворения на русском языке]
16. [www.vavilon.ru/texts/gorbanevsk/gorbi4.html Наталья Горбаневская «13 восьмистиший и еще 67 стихотворений» М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2000. — 80 с.]
17. [ng68.livejournal.com/846344.html Комментарий Натальи Горбаневской в её блоге к циклу «Падение Икара»]
18. 1990 г. Ред. Г. М. Шукан, илл. Александр О. Флоренский. «Митьки, описанные Владимиром Шинкаревым и нарисованные Александром Флоренским». Изд. СП «СМАРТ», 32 с., тираж 100000 экз. Глава «Реферат по статье А.Флоренского „Митьки и культура“»

Ссылки

• Цикл картин «Перевёрнутый мир»	Битва Масленицы и Поста · Детские игры · Фламандские пословицы
  Цикл картин «Двенадцать месяцев»	Охотники на снегу · Возвращение стада · Сенокос · Жатва · Сумрачный день
  Цикл «Семь смертных грехов»	Гнев · Тщеславие · Лень · Сребролюбие · Чревоугодие · Зависть · Похоть · Страшный суд

Отрывок, характеризующий Падение Икара

– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали. – Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь? – Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель. – Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил. – А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь… – Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался. – Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор. – Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему. – А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные. – А ты думаешь как? У него от всех званий набраны. – А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ! – Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет. – Что ж, от холода, что ль? – спросил один. – Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет. Все помолчали. – Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали. Никто не возражал. – Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит… – Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье. – И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья. – Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя. – Какое врать, правда истинная. – А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил. – Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат. Разговор замолк, солдаты стали укладываться. – Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь. – Это, ребята, к урожайному году. – Дровец то еще надо будет. – Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда. – О, господи! – Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился. Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот. – Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть! Один солдат поднялся и пошел к пятой роте. – То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет. – О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте. Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев. В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев. – Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры. Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки. Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель. Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его. – Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю. – Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил: – Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату. Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами. Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него. – Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель. Vive Henri Quatre, Vive ce roi vaillanti – [Да здравствует Генрих Четвертый! Да здравствует сей храбрый король! и т. д. (французская песня) ] пропел Морель, подмигивая глазом. Сe diable a quatre… – Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев. – Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже. – Ну, валяй еще, еще! Qui eut le triple talent, De boire, de battre, Et d’etre un vert galant… [Имевший тройной талант, пить, драться и быть любезником…] – A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!.. – Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он. – Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь? – Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то. Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля. – Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет. – Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло. Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой. Х Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры. Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду. Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение. Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов. Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать. Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы. В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:

Дедал и Икар древнегреческий миф — читать

В очень далекие времена, когда люди еще не имели ни инструментов, ни машин, в Афинах жил великий художник — Дедал. Он первый, кто смог научить греков строить удивительные здания. Художники, которые были до него не умели изображать людей в движении, поэтому они делали статуи похожие на кукол с закрытыми глазами. Но Дедал высекал из мрамора прекрасные статуи, демонстрируя людей в движении.

Все свои инструменты Дедал придумал сам, а также он научил людей пользоваться ими. Строителей зданий он научил, как проверять — камнем на нитке, — для того, чтобы узнать правильно ли кладут они стены.

У художника был племянник. Он часто помогал ему в мастерской и учился у него. Однажды рассматривая плавники рыбы, ему пришла в голову мысль сделать пилу; он придумал циркуль для того, чтобы чертить правильный круг; вырезал деревянный круг и заставил его вращаться, а после лепил на нём глиняную посуду — кувшины, горшки и круглые чашки.

Как-то Дедал с юношей забрались на вершину Акрополя, чтобы посмотреть с большой высоты на великолепную красоту города. Задумавшись, юноша ступил на самый край обрыв, он не смог удержаться, упал с горы и разбился.

В гибели мальчика Афиняне обвинили Дедала и ему пришлось бежать из Афин. Он на корабле смог добраться до известного острова Крита. Там правил король Минос.

Король был рад, что судьба привела к нему великого и знаменитого афинского художника и строителя. Минос заставил Дедала работать на себя и дал ему пристанище.

Частенько Дедал сидел на морском берегу и мечтал вернуться в Афины, но он понимал, что Минос его никогда не отпустит и ни один корабль, которые отплывет от Крита, не посмеет взять знаменитого строителя с собой.

Однажды, сидя у моря, Дедал поднял глаза в широкое небо и подумал: «Нет для меня пути по морю, но вот небо открыто для меня. Кто может мне помешать на воздушной дороге? Птицы рассекают крыльями воздух и летят куда хотят. Разве человек хуже птицы?».

Он захотел сделать себе крылья и улететь из плена. Каждый день он пытался найти и собрать перья больших птиц. У своей хижине Дедал искусно связывал перья льняными крепкими нитками и скреплял воском. Так он смог сделать четыре крыла — два для сына Икара, который жил вместе с ним на острове Крит и два для себя. Крылья прикреплялись к рукам и груди перевязью крест-накрест.

И вот в один из дней, Дедал решить испробовать свои крылья, он их надел, и плавно махая руками, смог подняться над землей. Когда он спустился, он надел крылья сыну и учил его летать.

— Ровно и спокойно взмахивай руками, не пытайся спуститься слишком низко к волнам, иначе смочишь крылья, и не поднимайся очень высоко, чтобы лучи солнца не опалили тебя. Всегда лети за мной следом. — Так говорил отец сыну.

Однажды утром они улетели с Крита. Пастухи на лугу и рыбаки в море видели, как они улетали, но думали, что это большие крылатые боги пролетают над ними. И вот когда скалистый остров далеко позади, солнце начало подниматься, и его лучи жгли всё сильнее.

Дедал летал очень осторожно, следуя своим указаниям, но Икар любил вольный полет, он забыл, что говорил ему отец. Он захотел подняться высоко-высоко, выше птиц, выше ласточек. И в момент когда Дедал не глядел на него, Икар поднялся к самому солнцу.

Воск под жаркими лучами растаял, перья распались и разлетелись вокруг. Икар взмахивал руками, но его уже больше ничего не удерживало в воздухе. Он падал, упал в море и исчез в его глубинах.

Когда Дедал оглянулся, он не увидел сына, а только лишь белые перья, которые плыли на волнах.

В отчаянии он спустился на первый попавшийся ему остров, там он в порыве ярости сломал свои крылья и навсегда проклял своё искусство, которое погубило его сына.

Но люди запомнили первый полёт Дедала и Икара, и с тех пор они надеялись, что однажды они смогут покорить воздух.