Саврасов Алексей Кондратьевич1830–1897

Алексей Саврасов. Личная трагедия художника, создавшего лирический русский пейзаж

Автор: Александр Бражник

Алексей Кондратьевич Саврасов создал понятие русского лирического пейзажа и написал картину «Грачи прилетели», ставшей символом русской живописи. Его обвиняли в увлечении иностранщиной, но это не помешало Саврасову воспитать плеяду великих русских живописцев, в том числе Левитана, Коровина, Каменева.

В конце жизни художник стал жертвой отчаянья. Одна за одной умерли четыре дочери Саврасова. Как результат Алексей Кондратьевич заболел «русской болезнью» – пьянством. Умер великий художник всеми забытый в московской больнице для бедных.

Становление художника

Алексей Саврасов родился в Москве в семье купца 3-й гильдии Кондратия Саврасова. Отец хотел, чтобы сын пошел по его стопам, однако мальчик проявил талант к искусству. Уже к двенадцати годам Алексей с легкостью исполняет большие рисунки гуашью, которые с успехом за копейки продает торговцам на Никольской и у Ильинских ворот.

В 1844 году 14 – летний Алексей поступил в Московское училище живописи и ваяния, где учился в классе пейзажиста Карла Рабуса. После обучения с работами Саврасова знакомится Великая княгиня Мария Николаевна.

Сестра Императора Александра II была известным ценителем живописи и опекала Академию художеств. Княгиня разглядела в сыне московского купца талант и пригласила Саврасова на свою дачу на берегу Финского залива. Там молодой художник развивает свои способности и знакомится с северной природой России.

На императорской даче начинает проявляться и стиль Саврасова. Природа на его картинах изображена торжественно, спокойно, но без излишней помпезности и вычурности. Одно из полотен этого периода «Вид в окрестностях Ораниенбаума» в свою коллекцию приобретает и известный меценат Сергей Михайлович Третьяков.

Художник А.Г. Горавский писал Третьякову:

«…Забыл Вас я поздравить с приобретением Саврасовского пейзажа, из всех его произведений я лучше этой вещи не видал: к тому же приятно иметь такую вещь, за которую дано звание академика

».

Швейцарские Альпы и русский художник

Алексей Кондратьевич заслуживает призвание и становится одним из самых востребованных художников Москвы. В 60-е годы он вступает в Общество любителей художеств, от которого его послали на всемирную выставку в Лондон. Впоследствии Саврасов вспоминал, что никакие уроки в академиях не заменят этой поездки. В Лондоне художник знакомится с работами лучших европейских мастеров, которые поразили его.

Путешествуя по Европе, Алексей Кондратьевич заехал в Швейцарию, где увидел Альпы. Горы покоряют его, и он забрасывает русскую природу и пишет этюды монументальных Альп. Считается, что именно в этот период творчества Саврасов отказался от условностей и красивости. Работы Саврасова реалистичны и буквальны. Пока художник путешествовал по Европе московские критики упрекали его в любви «иностранщине» и призывали вернуться домой и оправдать, выданный ему аванс доверия.

Стыдимся Родины

Вернувшись в Россию Саврасов с кистью в руках и мольбертом подмышкой, исходил пешком все Подмосковье. Он пишет русский пейзаж по-новому. До него художники находили вдохновение в натурном мотиве, а на холсте, подражая итальянскому стилю живописи, идеализировали действительность. Четко выстроенная композиция, дерево или куст в левой части холста, все объекты идеальны.

Саврасов отказывается от канонов. Он не изображает русский пейзаж «причесанным» на европейский манер, а показывает действительность такой, какая она есть. Дорога кривая и с живописной грязью, тяжелое осенней небо, серый весенний снег, низкие крестьянские дома и бескрайние русские равнины, уходящие в горизонт, вот новый русский пейзаж. Художник говорил:

«Нет у России своего выразителя. Стыдимся мы еще родины… Моя бабушка перед смертью сказала: Учись так писать, чтобы плакала вся душа от небесной и земной красоты… Озера, заросшие осинником, мокрые поля и косые избы, перелески да низенькое небо – слепые мы, чтобы не радоваться этому свету…

».

На картинах Саврасова даже воздух имеет особое свечение. Впоследствии он будет говорить своим ученикам, что если в пейзаже не нарисован воздух, то пейзаж дрянь.

Грачи Саврасова

В 24 году Алексей Кондратьевич становится академиком, а в 27 возглавляет пейзажную мастерскую художественного училища. Написал новый учебник рисования и ввел в него главу по изображению русских изб и деревень. Пейзажист дружил с известным художником Василием Перовым. Искусствоведы считают, что именно Саврасов писал пейзаж в «Охотниках на привале» и «Птицелове» Перова, а тот помог другу в изображении бурлаков на картине «Волга под Юрьевцем».

20-летний художественный стаж сделал Алексей Саврасова уважаемым мастером и один из самых востребованных художников. Однако его главная работа еще впереди. В 1870 году художник получает от Третьякова заказ на серию картин зимней Волги. Семья Саврасова переезжает из Москвы на берег великой реки в старинное купеческое село Молвитино, что в Костромской области.

Здесь Алексей Кондратьевич сделал набросок своей самой известной работы «Грачи прилетели». В 1871 году картина была готова, и она приковала к себе внимание всех посетителей передвижной выставки русских художников. Глядя на грачей Саврасова создается впечатление устремленности ввысь, достигаемое благодаря шатровой колокольне древнего храма и тонким, но тянущимся вверх березкам.

Бескрайне русские дали, птицы, вернувшиеся в прошлогодние гнезда, и голубое весеннее небо, оживающей природы заставляет думать о лучшем и надеяться на скорый приход весеннего тепла. Картина — конструктор, в котором собраны все поэтические символы России — церквушка, колокольня, деревенская изба, простор, снег, талая вода, бездорожье. «Грачи прилетели» стала откровением для современников Саврасова и принесла художнику настоящую славу.

А. Бенуа:

«В 1871 году картина Саврасова была прелестной новинкой, целым откровением, настолько неожиданным, странным, что тогда, несмотря на успех, не нашлось ей ни одного подражателя. Может быть, потому и сам Саврасов ничего уже больше не сделал подобного, что картина была выше своего времени и его личного таланта, что и для него создание ее было неожиданностью, плодом какой-то игры вдохновения!

…Зато в конце 80-х годов, когда лучшие силы в русском искусстве взялись за пейзаж… картина Саврасова послужила путеводной звездой не одному из художников. Глядя на это простое, бесхитростное произведение, они сами набирались смелости и бодрости и отделывались от последних пут прикрашенной буржуазной условности…»

Гибель детей

Алексей Кондратьевич работал над «грачами» в сложных жизненных условиях и его личная скорбь отобразилась на полотнах, в которых есть надрыв и ощущение печали. Одна за одной умирают четыре дочери Саврасова. Ни одна из девочек не дожила до совершеннолетия, а внутреннее состояние художника отобразилось в картине «Могила на Волге».

Художник в рубище

На склоне лет академик живописи зарабатывал рисованием небольших этюдов, которые продавал на московских улицах по два рубля за штуку. Большую часть денег в этот же день он пропивал. Известный московский журналист Владимир Гиляровский в своей книге «Москва и москвичи» писал, что Саврасов месяцами мог жить у своего друга художника Сергея Грибкова:

В последние годы, когда А. К. Саврасов уже окончательно спился, он иногда появлялся в грибковской мастерской в рубище. Ученики радостно встречали знаменитого художника и вели его прямо в кабинет к С. И. Грибкову. Друзья обнимались, а потом А. К. Саврасова отправляли с кем-нибудь из учеников в баню к Крымскому мосту, откуда он возвращался подстриженный, одетый в белье и платье Грибкова, и начиналось вытрезвление… Живет месяц, другой, а потом опять исчезает, ютится по притонам, рисуя в трактирах, по заказам буфетчиков, за водку и еду».

Саврасову помогали друзья и меценаты, но эта помощь была иллюзорной, без права на выживание. Да и сам художник уже был слаб, морально и физически, чтобы перебороть состояние затянувшихся трудностей и творческого упадка. Гениальный и прославленный некогда русский художник, еще при жизни ушел из мира художественных интересов его современности.

В 1895 году А.С.Размадзе, обращаясь в письме к П.М.Третьякову с просьбой о помощи для А.К.Саврасова, подробно описывает те жизненные условия, в которых доживал свой век когда-то прославленный художник:

«…Старик Алексей Кондратьевич Саврасов в настоящее время доживает свой печальный век в такой бедности, в таком бедственном положении, на которое невозможно смотреть равнодушно. Последние годы он работал по мере сил и мог еще хоть кое-как перебиваться, но вот уже около года, как он ослаб настолько, что работать почти не может; теперешняя жизнь его похожа на медленное умирание. Он получает от Общества ежемесячное пособие в 25 рублей, но можно ли существовать на эти деньги вчетвером, имея двух малолетних детей.

Конечно, если обратиться к прошлому, то нельзя не признать, что в теперешнем своем бедственном положении художник виноват сам, что причиной всему послужила его несчастная слабость; но с другой стороны, какой же горькой бедою пришлось ему искупать свою вину.

Теперь, когда к концу дней своих ему удалось победить эту слабость, на него поистине жаль смотреть — так ужасно его положение… Адрес Саврасова: между церковью Смоленской Божией Матери и Бородинским мостом, во 2-м Тишинском переулке, дом Разживиной, квартира № 7. 24 декабря 1895 г.».

В поздних работах Саврасова все больше тоски и безысходности. Академик живописи, создатель русского пейзажа и учитель плеяды великих художников умер на 67 году жизни в бесплатной больнице для бедных. На его похороны пришла горстка людей, большинство из которых — это его приятели по хитровской ночлежке.

Незадолго до смерти, почти ослепший Саврасов зашел в фотоателье мужа своей дочери (фотограф Петр Петрович Павлов), сел на стул и попросил себя сфотографировать. Считается, что это и есть тот самый последний снимок.

До Саврасова понятия самостоятельного русского пейзажа не существовало. Алексей Кондратьевич отыскал прекрасное в грязи, бездорожье, сером весеннем снеге и научил будущие поколения русских художников находить красоту там, где раньше ее не замечали.

Александр Бенуа. Из очерка о Саврасове из книги «История русской живописи» (1901 г.):

Саврасов выступил гораздо раньше, еще в 50-х годах, однако вся его деятельность до 1871 года, до появления картины «Грачи прилетели», прошла бледной, жалкой и ненужной. Уже это одно – довольно странный пример в истории искусства, но еще более странно, что, дав эту замечательную и многозначительную картину, он снова ушел в тень, опустился и последние двадцать пять лет прожил в полном бездействии, страдая запоем, еле-еле перебиваясь продажей в московских подворотнях своих очень неважных этюдов.

Саврасов Алексей Кондратьевич:

«Лови всегда весну, не просыпай солнечных восходов, раннего утра. Природа никогда не бывает более разнообразной и богатой. Пиши ее так, чтобы жаворонков не видно было на картине, а пение жаворонков было слышно. В этом — главное. В поэзии. А поэзию природы ты угадаешь тогда, когда полюбишь ее всем своим сердцем. У тебя и глаза-то будут смотреть по-другому, когда любовь их раскроет. Они станут большие, зоркие, всевидящие. У тебя и глаза-то будут смотреть по-другому, когда любовь их раскроет. Они станут большие, зоркие, всевидящие.»

О. М. Добровольский

Саврасов

У ТИХИХ БЕРЕГОВ МОСКВЫ-РЕКИ

В небе над Яузой яичным желтком разливалась утренняя заря. Гончарная слобода на Вшивой горке еще спала. Ворота купеческих владений на прочных засовах. Улицы и проулки пустынны. Дурманно пахло черемухой, расцветавшей за деревянными заборами. В садах на яблонях вздулись, набухли мокрые от росы бутоны, вот-вот распустятся. Была весна. Месяц май. Над Москвой-рекой с ее песчаными берегами, у подножия холма, поднимался легкий пар.

Всходило красное солнце. Все еще кричали в слободе петухи. Скрипели калитки, громыхали ведра. Дворники подметали улицу перед хозяйскими подворьями. Будочник, в сером суконном мундире, в кивере, прислонив к полосатой будке свою алебарду, засунул в обе ноздри по щепотке нюхательного табака и громко чихнул. Нищие, неизвестно откуда взявшиеся, брели к своим церковным папертям. Слышался колокольный звон. Звонили к заутрене с церквей Николы в Болвановке, Успения и Никиты-мученика на Вшивой горке, с огромной колокольни церкви Троицы в Серебрянической слободе, расположенной на правом, пологом берегу Яузы.

В доме с мезонином купца Пылаева, в душных комнатушках, где проживал со своим малым семейством Кондратий Артемьев Соврасов, торговавший глазетом, шпуром и кистями, не было привычного покоя.

В этот весенний день в Гончарной слободе, в приходе великомученика Никиты, у подножия Вшивой горки, вблизи Таганки, у мещанина Соврасова родился мальчик, которого вскоре нарекли Алексеем, и под таким именем он был занесен в метрическую книгу церквей Ивановского сорока за 1830 год.

Прибавление семейства заставило Кондратия Артемьевича задуматься над тем, как собрать хотя бы немного деньжат, упрочить и расширить свою торговлю. Был Соврасов человек пришлый, со стороны, родичей у него в Москве не было, и надеяться он мог только на себя. Повезет, придет удача — и все устроится, будет просторная лавка, солидное дело, заживут они вольготно, в собственном доме. А не повезет — придется всю жизнь маяться, терпеть нужду, не зная, как свести концы с концами. Войти бы в купеческое сословие! Пускай третьей гильдии, а все равно купец, и отношение к нему уважительное. Не то что какой-нибудь горемыка, занимающийся жалкой торговлишкой. Сколько в Москве этих «коммерсантов» из мещан, вольноотпущенных — мелких лавочников, разносчиков, торгующих кто серными спичками, кто рыбой, наловленной в реке, кто певчими птицами, кто медовыми пряниками, кто яблочным квасом, собирающих с трудом медяки и гривенники. Срамота одна, да и только!

Младенец Алеша Соврасов, ничего не ведая, безмятежно качался в люльке, когда в тот год, по осени, в Москве открылась холера. Шла она от Астрахани, куда была занесена из Персии, потом поднялась вверх по Волге, через Саратов, и пришла в Белокаменную. Лето выдалось до невозможности жаркое, но вот наступили ласковые сентябрьские деньки, и на тебе — такое бедствие! За что такая напасть? Страх и уныние поселились в каждом доме. Уехать, бежать из города? Но куда? Это знать московская может укатить в свои поместья и вотчины. А простому народу бежать некуда. Сиди дома и жди эту окаянную холеру. И уж коль придет она, тогда все, амба.

Закрылись общественные места, университет, пансионы, училища, театры, увеселительные заведения. Город был оцеплен. По улицам разъезжали патрули. Появились первые холерные кареты с больными, их сопровождали конные жандармы. Ужас охватывал редких на улицах прохожих при виде зеленых фур — длинных телег, на которых тряслись трупы, покрытые рогожей. Умерших везли на холерные кладбища. День и ночь во дворах жгли навоз. Он тлел и курился, распространяя дымную вонючую гарь. Многие бросились в аптеку Енброга покупать хлорку. Ее насыпали в тарелки и ставили на подоконники, комнаты наполнялись испарениями. Опрыскивали хлорной водой пол и стены. Так и жили в этом едком больничном запахе. Но чего только не сделаешь ради того, чтобы попытаться оградить себя от эпидемии!

Много позже, читая любимого Пушкина, его «Пир во время чумы», узнает художник Саврасов, что первые месяцы его жизни будут связаны не только со страшной холерой в Москве, но и со знаменитой Болдинской осенью поэта. Именно в эти осенние месяцы 1830 года поэт не смог выехать из Болдина в оцепленную Москву, в которой оставалась его невеста. Ни в сентябре, ни в октябре, ни в ноябре ему так и не удалось прорваться «сквозь пять карантинов», и он пытался хоть как-то уберечь Гончарову, полушутя-полусерьезно советуя: «…одна молодая женщина из Константинополя говорила мне когда-то, что от чумы умирает только простонародье — все это прекрасно, но все же порядочные люди тоже должны принимать меры предосторожности, так как именно это спасает их, а не их изящество и хороший тон».

Родители Саврасова принадлежали к тому самому простонародью, которое холера в Москве и впрямь косила в первую очередь.

Больше всего заболело холерой в квартале Замоскворечья, между Москвой-рекой и Водоотводным каналом, или канавой, как его попросту называли, у Болотной площади. Эту низину, где в деревянных домишках ютилась беднота, почти ежегодно заливало при весенних паводках, тут было сыро, грязно, пахло плесенью, и холера разгулялась.

На Вшивой горке заболевших оказалось гораздо меньше. Семейство Соврасовых по-затворнически жило в низеньких комнатах дома купца Пылаева. Лишь один Кондратий Артемьевич покидал иногда подворье, ходил по своим делам или в лавку за провизией, предварительно позавтракав и выпив стаканчик сладкой анисовой водки, хотя и был трезвенник: считалось, что она тоже может отвести болезнь. Он возвращался домой, принося все более жуткие слухи о холере, которая косит людей. Боялись за себя и особенно за старшего Мишутку и младшего Алешу — мальчонке было всего лишь четыре месяца. Не заразились бы, не заболели бы!

Все молили бога о помощи. Возле церквей — крестные Ходы. Купцы несли большие образа и чудотворные иконы.

За ними шел священник в золотой ризе, окропляя святой водой собравшийся народ. В конце шествия развевались хоругви…

Градоначальник Москвы князь Дмитрий Голицын поручил обер-полицмейстеру Муханову устроить «для медицинских действий относительно холеры» баню при больнице у Крымского моста и анатомический театр за Калужской заставой, чуть дальше Мухаммеданского кладбища.

И вдруг (не ждали, не чаяли) в Москву прибыл государь император Николай Павлович. В одиннадцать часов утра въехал в открытой коляске, запряженной шестеркой вороных лошадей, в Иверские ворота. Коляска остановилась, и царь вышел из нее — театрально-величественный спаситель первопрестольной. Он действительно обладал определенным драматическим даром, знал, как заставить толпу кричать патетическое «ура!». Он тоже был первым, не Петром, так Николаем, но ему так хотелось походить на Петра. А теперь вдруг представился случай совершить нечто великое: войти в холерные палаты, как когда-то (современники помнили!) это сделал Наполеон…

Пушкин также отметит приезд Николая в холерную Москву и даже (в письме к П. А. Вяземскому от 5 ноября) воскликнет: «Каков государь? молодец! того и гляди, что наших каторжников простит…» И фраза эта имеет определенный подтекст: современники слишком хорошо знали, как струсил Николай в день восшествия на престол, и вдруг такая смелость? Уж коли возможны такие невероятные превращения, то… того и гляди декабристов простит? Не простил…

Весть о том, что государь явился в Москву в столь трудное и опасное время, разлетелась по городу. Новость обсуждали. Говорили об этом и в Гончарной слободе, на Вшивой горке…

Были приняты нужные меры. В окрестностях Москвы созданы карантины: в Петровском дворце, в его боковых полуциркульных корпусах — особые помещения для едущих из Москвы в Санкт-Петербург и для прибывающих оттуда; а также на Воробьевых горах и за Покровской заставой.

Император пробыл в Москве десять дней. Газеты сообщали о всех его действиях. Он посещал общественные учреждения, наблюдал за устройством больниц, ездил и ходил по городу: распоряжался, указывал, повелевал, внушал, требовал… Рассказывали, что лакей, находившийся при собственной комнате самодержца, внезапно заболел и умер, в одночасье. Как-то за обедом и Николай Павлович почувствовал себя нехорошо. Все страшно перепугались. Государя тошнило, трясло от лихорадки. Он принял лекарства, сильно пропотел ночью — и наутро был здоров.