Картина Джакометти «Диего в клетчатой рубашке» ушла с молотка за $32,6 млн

1. Постмодернизм.
2. Альберто Джакометти. Экзистенциальный стиль.3. Новый реализм.4. Хайнц Мак, Отто Пине, Гюнтер Юккер. Использование новых материалов — воды, огня, света и дыма; технического сырья.5. Художник-кинетист Жан Тэнгли.6. Жан Мартин, Дариус Хулеа. Арт-объекты из «не скульптурных» материалов — производственных деталей, проволоки, гаек, гвоздей.

Русский портрет

альберто джакометти

Только прихотью судьбы можно объяснить, как чудак-швейцарец, с презрением относившийся к деньгам, стал самым дорогим скульптором современности и теперь теперь красуется на стофранковой швейцарской купюре. В 2020 году «Указующий человек» Альберто Джакометти был продан на аукционе Christie’s за 141 млн. 245 тыс. долларов…

После смерти Джакометти его вдова в каждом интервью, изливая скорбь по поводу утраты возлюбленного супруга, не забывала напомнить, как обожал ее великий скульптор и как они были счастливы. Читая эти откровения, брат Альберто Диего лишь разводил руками: вот чертовка! Умеет же Аннетт навести тень на плетень!

…В тот осенний вечер 1959 года он лично решил раскрыть невестке глаза на то, что творится у нее под носом, и чуть не насильно притащил Аннетт в монпарнасский бар «У Адриена»: «Посмотри, видишь ту парочку?»

В углу насквозь прокуренного полутемного зала ее Альберто страстно целовался с какой-то девицей. Законная мадам Джакометти рванулась, готовая вцепиться мерзавке в волосы, но почувствовала крепкую руку деверя на своем плече: «Поздно спохватилась. Перестань изображать дурочку. Тебе прекрасно известно, что Альберто переспал со всеми шлюхами Парижа. Найди себе мужчину и оставь уже его в покое!»

А ведь еще недавно пятидесятивосьмилетний скульптор искренне считал, что все сердечные увлечения остались в прошлом. Но неожиданно его сразила любовь к юной девушке, которую и увидела в баре Аннетт. Начиналось все банально: Альберто по привычке заглянул вечером в бар и приметил у стойки изящную брюнеточку с точеной фигуркой.

Девушка была на редкость хорошенькой, с нежным открытым лицом и ангельской улыбкой. При этом кареглазый «ангел» залихватски выпил виски и тут же потребовал новую порцию. Разговорились. Каролин, так ее звали, нисколько не обиделась, когда Альберто поинтересовался, не проститутка ли она. «А вот и ошибся! — хмыкнула новая знакомая. — Я круче».

Он с ходу предложил ей позировать, Каролин согласилась и не выразила ни малейшего удивления, обнаружив, что скульптор, без счета швырявший в баре деньги, привел ее в убогую мастерскую на Монпарнасе, скорее напоминавшую собачью конуру. «Наверное, тебе так куражистее!» — весело предположила она.

После сеанса Альберто затащил Каролин в постель, да она и не сопротивлялась. Эта двадцатилетняя оторва стала первой и единственной моделью, которая не перестала вдохновлять чудака-швейцарца на творчество после ночи близости. А ведь раньше стоило Джакометти переспать с натурщицей, как та в прежнем качестве больше для него не существовала. Потрясенный этим открытием, он записал в своем дневнике, что подобного сжигающего пожара страсти никогда еще не испытывал.

С того дня Каролин стала частой гостьей в «собачьей конуре». Однажды приехала на роскошном автомобиле. С обезоруживающей улыбкой сообщила, что машина ворованная, и поинтересовалась игриво: «Не сдашь меня легавым?»

Альберто и Каролин

Каролин оказалась воровкой, связанной, по ее словам, с парижскими гангстерами. Иногда она выполняла для них кое-какую работенку. До самого утра потрясенный Джакометти слушал рассказы о мире, который доселе был ему неведом. Девушка уверяла, что жизнь, полная риска и приключений, ей по нраву, от дружков перепадают стоящие вещицы — например это авто.

Призналась, что имя Каролин не настоящее, не то, что дали родители, но пусть Альберто зовет ее именно так. Отец, кстати, повесился на собственном ремне, а от матери она давно сбежала. «Но повторяю: я не шлюха, — по-детски надув пухлые губки, промолвила Каролин. — Сплю лишь с теми, кто нравится».

Только дневнику поверял влюбленный Джакометти мучающие его страхи и тревоги: «Господи, я же старый! Страшный и худой, как пугало, забытое на поле… У меня желтые зубы, я насквозь прокурен. Впервые за последние лет двадцать посмотрел на свое отражение в витрине магазина — все лицо в морщинах, как у обезьяны, а я и не догадывался об этом!»

Он велел жене повесить в углу мастерской маленькое зеркало и попросил купить ему новые ботинки и светлый костюм. Аннетт сильно удивилась: муж всегда носил костюмы исключительно коричневого цвета, одного и того же фасона, тратясь на новый, только если прежний изнашивался до дыр. Но ради юной воровки, отныне являвшейся в мастерскую практически ежедневно, незыблемое правило было нарушено.

Весной 1960 года Альберто заканчивал бюст своей любовницы и пребывал в прекрасном настроении, чувствуя, что впервые в жизни по-настоящему счастлив. И вдруг Каролин исчезла…

Поначалу он не сильно волновался — подруга и раньше пропадала на пару-тройку дней, но минула неделя, другая, а она все не появлялась. У Альберто все валилось из рук. Дневниковые записи той поры полны самобичевания, упреков в том, что у него дурной характер, что он упрямый, нелюдимый, не способен нравиться молодой женщине и вообще давно одичал…

Раньше его ни за какие коврижки невозможно было выманить из мастерской, а теперь он часами просиживал во дворе, нервно курил, беспокойно вертя головой по сторонам в надежде увидеть знакомый силуэт.

В этой студии, на долгие годы ставшей его творческой лабораторией и особой вселенной, старший из трех сыновей известного швейцарского живописца Джованни Джакометти поселился в 1922 году. Альберто с детства увлекался рисованием и лепкой.

После женевской Школы изящных искусств он отправился путешествовать по Италии, а затем подался в Париж и поступил в академию Гранд-Шомьер на отделение скульптуры к ученику Родена — Эмилю Антуану Бурделю. Порой юный швейцарец доводил мэтра до белого каления своей строптивостью и нежеланием следовать в искусстве общепринятым канонам. «Этот парень либо спятит, либо пойдет очень далеко», — говорили про Джакометти в академии.

На улице Ипполита Мендрона, облюбованной парижской богемой, Альберто снял скромную мастерскую — две узкие комнатенки без удобств, отапливаемые угольной печью, не подозревая, что останется здесь до конца жизни. Через много лет, когда пришла мировая слава и Джакометти вполне мог обзавестись небольшим замком где-нибудь на юге Франции или роскошными апартаментами в центре Парижа, он по-прежнему хранил верность своей конуре с туалетом и умывальником на улице.

Объяснял, что сытость только помешает творить и сделает его зависимым. Кроме того, в представлении скульптора истинная, неприукрашенная человеческая жизнь, то единственное, что его интересовало, ближе к бардаку и неразберихе, чем к роскоши и празднику.

По крайней мере, его собственная жизнь точно была ближе к бардаку. Проходя мимо окон беспокойного художника, соседи всякий раз сильно рисковали: кажется, никто из богемных жителей квартала так яростно и с таким упоением не уничтожал свои эскизы, как этот бешеный швейцарец.

Неудавшиеся с его точки зрения гипсовые бюсты Альберто нещадно колотил об пол или вышвыривал из окна мастерской под аккомпанемент выразительных итальянских ругательств. Вслед летело содержимое переполненной пепельницы: если работа не ладилась, Джакометти смолил как паровоз.

Этот смуглый худощавый парень с сумрачным взором очень рано осознал свое призвание и все кроме искусства, в том числе сон и еду, воспринимал лишь как досадные жизненные помехи, стараясь свести их к минимуму. Как и пустую болтовню с соседями. Единственным человеком, которого Альберто терпел в своей «собачьей конуре», был Диего.

Явившись в Париж вслед за старшим братом и став со временем неплохим скульптором и дизайнером мебели, Диего более сорока лет жил в тени гениального Альберто, был его помощником и хранителем душевных тайн. Скульптор даже не прятал от брата свои дневники, куда записывал размышления, впечатления, сны и романтические похождения.

В начале двадцатых в моде были пылкие страсти, свободная любовь, эпатажные вечеринки. Мастерская Джакометти находилась в районе богемного Монпарнаса, и скоро, став завсегдатаем ночных кафе, он сблизился с его знаменитыми обитателями — Бераром, Пикассо, Бретоном, Кокто.

Отметив, что новый знакомый без подружки, Жан Кокто сделал скульптору неосторожное предложение и, получив крепкий удар в челюсть, приземлился в канаве — рука у Альберто оказалась тяжелой. Инцидент был исчерпан, они с Кокто остались приятелями, а без девушки швейцарец приходил потому, что после сердечной драмы — итальянская кузина Бьянка юношу отвергла, даже выбросила бюст, который он с нее лепил, — решил: хочешь заниматься искусством, держись от страстей подальше.

Свой завидный сексуальный аппетит Альберто удовлетворял на бульваре Эдгара Кине, куда однажды привел его знакомый. Здесь располагался один из самых известных парижских борделей — «Сфинкс». Впервые переступив его порог, Джакометти замешкался: а если ни одна красотка не придется по вкусу? Ее все равно придется вести в номера? Друг успокоил — «Сфинкс» славится либеральными нравами. Хочешь — просто сиди внизу в гостиной, глазей на разгуливающих по залу полуголых девиц, болтай с ними, угощай выпивкой.

Освоившись в борделе, Альберто пришел к выводу, что проститутки — самые честные девушки: открыто и сразу предъявляют счет, не то что так называемые подруги! Те будут тянуть из тебя жилы, пока все не вытянут. Он знал, как глубоко увяз Пабло Пикассо со своей русской балериной, как женщины мучают красавчика Макса Эрнста. Да и его собственный младший брат Бруно, «удачно женившись», теперь не смеет высунуть нос за дверь после девяти вечера.

У Джакометти рождались совершенно удивительные сюрреалистические скульптуры: «Женщина в форме паука», «Женщина с перерезанным горлом». Друзья допытывались: кто вдохновляет скульптора на эти жутковатые образы? Не девушки ли из «Сфинкса»? Но он говорил, что проститутку никогда не изобразил бы в форме паука, скорее — жен приятелей с их мелочностью, глупостью и меркантилизмом.

Вообще, отношения с женщинами у Альберто складывались довольно странно: в отличие от большинства художников он не мог спать со своими натурщицами. Однажды влюбился в красавицу англичанку Изабель, частую гостью монпарнасских баров. Пригласил позировать, та с радостью согласилась, рассчитывая на дальнейшее любовное приключение, и терпеливо сидела в «собачьей конуре» на улице Ипполита Мендрона несколько часов, ожидая, пока Джакометти закончит сеанс. Вдруг ни с того ни с сего он рявкнул в сердцах:

— Уходи! Все! Сегодня больше не смогу тебя лепить!

Изабель опешила:

— Почему?!

Как он мог объяснить Изабель, что если поддастся соблазну, она превратится для него в кусок мяса? А из куска мяса не получится произведения искусства! Во всяком случае у Джакометти… В тот вечер скульптор поведал дневнику, как пленительная бестия, призывно улыбаясь, сводила его с ума, а он отчаянно боролся с желанием.

Около трех лет длилась эта пытка: Изабель позировала, он лепил, потом гнал ее прочь и бежал в «Сфинкс». Близость между ними случилась лишь однажды, перед самым отъездом англичанки в Лондон. Джакометти был настолько взволнован случившимся, что возвращаясь домой, попал под машину и навсегда остался хромым.

Неужто судьба наказала его за то, что попытался изменить своему призванию и дерзнул полюбить? Во всяком случае, именно так Альберто и воспринял свое увечье. Тем более он знал, что никогда не сможет стать полноценным мужем и отцом: в ранней юности Джакометти перенес серьезную болезнь, которая привела к бесплодию. Ну а доступных женщин предостаточно и в борделях. Но фортуна оказалась не так сурова, и скульптор все-таки женился. После войны…

В его дневниках слово «война» несколько раз подчеркнуто красным карандашом. Они с Диего слишком поздно спохватились и решили бежать из города, когда немцы уже были на подступах к столице. Стремительно пустели монпарнасские кафе и мастерские художников, закрывались бордели. Макс Эрнст и Жан-Мишель Франк, случайно столкнувшись на улице с Джакометти, перебивая друг друга, вразумляли приятеля: нацисты вот-вот займут Париж, единственный шанс спастись — добраться до Бордо и успеть на последний корабль в Америку.

Тысячи людей в панике покидали дома, невозможно было достать ни машины, ни телеги. Оставался лишь старенький велосипед. Альберто из-за хромоты крутить педали не мог, поэтому это делал брат, он же примостился сзади. Со скоростью черепахи двинулись на юг. Дороги до горизонта были заполнены беженцами, отовсюду слышался детский плач, прерываемый ревом немецких самолетов.

Одолев за день всего тринадцать миль, на закате братья добрались до лежащего в руинах Лонжюмо. Его только что разбомбили, и они повсюду натыкались на окровавленные трупы. Никогда Джакометти не сможет забыть тонкую женскую руку в браслете из зеленых камней, лежащую на обочине. Она будет преследовать Альберто в кошмарах, пройдет через все его искусство, скульптор словно попадет в плен к этой руке.

До Бордо в итоге так и не добрались: узнав, что лежащий на их пути Мулен уже занят немцами, братья повернули в Париж. Велосипед сломался, на обратном пути они несколько раз попадали под бомбежку, прятались в крестьянском погребе и через десять дней полуживые вползли в притихший оккупированный город.

Из Парижа Джакометти все-таки вырвался: как швейцарский гражданин он выхлопотал разрешение на отъезд домой. Позже Альберто писал матери, что ему удалось прикоснуться к самому значительному экзистенциальному опыту своего поколения и он похоронил бы себя как художник, если бы не пережил войну.

С двадцатилетней Аннетт Арм, тоненькой темноволосой дочерью провинциального школьного учителя, Джакометти случайно познакомился в женевском ресторанчике. «Вы скульптор? — удивилась девушка, с интересом разглядывая худого черноглазого мужчину. — Знаменитый?»

Юная особа была совсем не в его вкусе и ничего не смыслила в искусстве, но безоглядно влюбившись в Альберто, она искренне восхищалась всеми творениями Джакометти, тайком подкармливала мамашиной стряпней, покупала сигареты и варила крепчайший кофе. Дело кончилось тем, что Альберто пустил Аннетт и в свою постель, правда, потребовал, чтобы рано утром она исчезала: нельзя отвлекать его от работы.

В 1945 году, когда Париж уже был освобожден, скульптор вернулся в любимый город. По счастью, «собачья конура» на улице Ипполита Мендрона уцелела. От Аннетт чуть ли не ежедневно туда приходили письма, полные тоски, любви и просьб позволить его навестить. В Женеву летели сухие ответы: нет и еще раз нет, ему негде ее приютить! Но остановить упорную девушку, навоображавшую себе невесть что о том, как живут парижские художники, оказалось невозможно.

Она приехала и привезла подарки: кофе, новые ботинки, швейцарский шоколад. Завидев непрошеную гостью на пороге своей студии, Альберто потерял дар речи. Обескуражен был и Диего: куда ее теперь девать? Замерла в свою очередь и Аннетт, отказываясь верить, что знаменитый, как она считала, скульптор живет и работает в тесной, захламленной дыре, где воздух бел от гипсовой пыли, а пол усыпан черепками, опилками и пеплом. Еще она отметила про себя, что Джакометти сильно исхудал и выглядит нездорово: он часто заходился в кашле.

«Тебе придется найти работу, если собираешься остаться, — заявил Альберто. — У меня нет денег». Через знакомых он помог Аннетт устроиться литературным секретарем к кинокритику Жоржу Садулю — в Швейцарии она окончила секретарские курсы. Девушка сняла номер в дешевом отельчике неподалеку от мастерской и на первую зарплату купила любимому приличные брюки вместо его лохмотьев. «Не возьму! — отрезал Альберто. — Верни брюки в магазин и купи себе платье».

Аннетт изо всех сил старалась быть нужной, стремилась узнать, чем живет ненаглядный Альберто, упрашивала познакомить со своими парижскими друзьями. Скульптор долго пропускал просьбы мимо ушей, но однажды все же снизошел и взял ее с собой в «Кафе де Флор». Среди богемы девушка чувствовала себя крайне неуютно, не понимая ни слова в заумных беседах.

В то время Альберто уже сблизился с кружком французских интеллектуалов и их лидерами — философом Жан-Полем Сартром и Симоной де Бовуар. Аннетт сидела в уголке тихой мышкой и с удивлением наблюдала, как подвыпивший Джакометти, яростно жестикулируя, произносит речи и энергичными штрихами набрасывает на салфетках портреты друзей. Она и представить не могла, что этот молчун бывает таким общительным, с ней-то Альберто за весь день едва перекидывался парой будничных фраз, не поднимая головы от очередного эскиза.

Любил ли ее когда-нибудь Джакометти? Наверное, она часто задавалась этим вопросом… В дневниках скульптора много слов об Аннетт, но ни одного о чувствах к ней. По всей видимости, относился он к молодой женщине скорее по-отечески снисходительно, не более.

Сблизившись с кружком Сартра, Джакометти увлеченно искал новые формы самовыражения. Как и прежде, доволен собой он бывал редко, поэтому под рукой всегда находился молоток, готовый яростно обрушиться на очередную — двадцатую или тридцатую по счету пробу, после чего осколки летели в окно.

Удивительно, как вообще уцелели шедевры сороковых годов, те самые, что позже станут самыми дорогими в истории современного искусства и которые восхищенный Сартр назвал «пластическим экзистенциализмом».

Однажды в мастерскую Альберто заглянул известный арт-дилер, сын знаменитого художника Анри Матисса Пьер. Он как раз подбирал экспонаты для своей нью-йоркской галереи. Приятели давно не встречались, и Матисс был ошеломлен увиденным: от бесплотных, вытянутых фигур Джакометти веяло такой поразительной экспрессией и силой!

Это были мрачные символы, олицетворяющие вселенскую трагедию и хрупкость человеческой жизни. Потрясенный Матисс твердил, что устроит персональную выставку Альберто в Нью-Йорке и мир откроет нового гения. Невозмутимо выслушав Пьера, Джакометти стряхнул гипсовую пыль со штанов и попросил для начала угостить его стаканчиком виски.

Приятели отправились в ближайший бар, и там Альберто вынужден был внимать разглагольствованиям Матисса о том, что законодателем моды в современном искусстве становится Нью-Йорк, а Париж устаревает и безнадежно отстает. Джакометти возразил, что города лучше Парижа нет и ни в какой Нью-Йорк он не поедет. И здесь есть чем заняться. А выставка… Раз Пьер хочет, пусть устраивает.

Матисс не обманул: в январе 1948 года ньюйоркцы увидели более тридцати скульптур Джакометти. Успех был и впрямь грандиозный. Мир, как и обещал Пьер, открыл нового гения.

Пока Альберто карабкался к вершине мировой славы, Аннетт лишилась места секретаря и устроиться больше никуда не смогла. Джакометти скрепя сердце позволил ей ненадолго — пока не найдет новой работы — поселиться в крошечной задней комнатенке своей мастерской. Диего снял отдельную студию и с головой погрузился в производство мебели, так что у Аннетт появился шанс заменить его в роли помощника Альберто.

Девушка изо всех сил демонстрировала свою нужность: тщательно убирала мастерскую, мыла кисти, даже научилась безупречно натягивать холсты на подрамники. Иногда ей перепадали ночные ласки Альберто, но чаще он пропадал в борделях и своих излюбленных кабачках. Аннетт пришлось смириться с этим как с неизбежным злом.

Тем, что скульптор все-таки на ней женился, она обязана матери Джакометти. Та замучила старшего сына упреками, что все еще холост, о нем никто не заботится и она все глаза проплакала над его несчастной судьбой. «Что ждет тебя в старости? — скорбно вопрошала матушка. — Страшно представить!» Итальянская родительница (а Джакометти был из Стампы — италоговорящей части Швейцарии) умела достать, а кроме того, синьора Аннетта была единственным человеком на свете, с чьим мнением сын считался.

Очередное письмо пришло с жалобами на плохое самочувствие. «Будь у тебя жена, — сетовала Аннетта, прислал бы поухаживать за мной». Диего тоже холост — на него никакой надежды, а жену младшего сына Бруно Одетту старая синьора на дух не выносила.

Узнав, что мать Альберто приболела, Аннетт вызвалась поехать к ней. Но загвоздка заключалась в том, что капризная дама не желала пускать к себе любовницу сына — только законную жену. «Я готов выполнить эту нехитрую формальность, если ты в самом деле поедешь к матери и поживешь с ней. По крайней мере, избавишь меня хоть на время от ее причитаний! — проворчал Альберто после очередного слезного письма. Аннетт даже запрыгала от радости. — Итак, что от меня требуется? — раздраженно спросил Джакометти. — Пойти куда-то?»

Альберто, Диего и Аннетт.

Во вторник девятнадцатого июля 1949 года около девяти утра он вылез из постели мрачнее тучи. В такую немыслимую рань не вставал, пожалуй, со школьных времен. Бледная от волнения Аннетт протянула жениху свежую рубашку, но тот отшвырнул ее и напялил ту, в которой вчера весь день работал.

В мэрии четырнадцатого округа чиновница взглянула с сомнением на заспанного, неопрятного сорокасемилетнего новобрачного и юную невесту в простеньком ситцевом платьице. Ни о каком праздновании, даже самом скромном, и речи не шло, из мэрии Джакометти отправился домой досыпать. Свидетели — Диего и старый друг Альберто Рене Алексис, пожалев огорченную Аннетт, угостили ее шампанским.

В Стампу новоиспеченная синьора Джакометти съездила всего раз: общего языка со свекровью найти не удалось. Невестка была медлительна, нерасторопна, и мать Альберто по любому поводу раздражалась. «Забирай свою малахольную женушку обратно, — вскоре написала она сыну. — Скучна, необразованна, говорить с ней не о чем, во всяком случае — мне. Милуйся с ней сам».

После громкого успеха в Нью-Йорке жизнь Джакометти стремительно менялась: в 1950 году его пригласили на престижную выставку в Венецию, потом — в Базель и Берн. Живопись и скульптуру странного швейцарца активно покупали, впервые в жизни у Альберто завелись деньги.

Теперь что ни день в мастерскую наведывались потенциальные клиенты, мешая работать. Эта суета страшно раздражала, и Джакометти, чтобы пресечь поток страждущих, даже вывешивал на двери предупреждение: «Ничего не продаю!» Аннетт, которую радовало, что муж знаменит и не надо экономить каждый су, втихаря объявление срывала.

Альберто искренне не понимал: зачем перебираться в новую, просторную студию, как того хотят жена и брат? Ему и здесь очень хорошо, захламленная конура на улице Ипполита Мендрона давно стала его вторым «я», его вселенной. Джакометти заявил, что пока ее не разрушит пожар, наводнение или какое-то другое стихийное бедствие, он никуда отсюда не двинется. Ни за что!

Зачем вообще ему деньги, да еще в таком огромном количестве? Разве что на материалы: холсты, гипс, бронзу. К вещам Альберто был совершенно равнодушен, ходил годами в одной и той же одежде. Но если Аннетт просила деньги на новые платья, не глядя доставал из кармана кучу смятых банкнот и вручал ей.

Правда, с обретением успеха одна маленькая слабость у Джакометти все-таки появилась: ему понравилось ходить на собственные выставки и наблюдать за публикой. Однажды, кажется, в Берне, к стоявшему в углу скульптору подошла элегантная дама. Он тотчас узнал Марлен Дитрих. Кинозвезда, немного волнуясь, сказала, что на нее невероятное впечатление произвела скульптура «Собака». «Польщен, «Собака» — мой автопортрет, неужели вам тоже это близко?» — хрипло ответил Альберто, чуть поклонившись.

Дитрих с улыбкой кивнула, а он с чувством звонко расцеловал актрису в обе щеки. Вокруг моментально собралась толпа почитателей. И тут послышались чьи-то рыдания. Это не смогла сдержать мук ревности Аннетт. Раздосадованный скульптор подскочил к ней и прошипел: «А ну-ка, марш отсюда! Живо!»

Но Аннетт, осознав, что теперь она — супруга знаменитости, больше не желала мириться с положением прислуги. Да и Альберто не может жить в убогой мастерской, это не соответствует его положению. Им нужен приличный дом!

Джакометти, выслушав жену, не стал препираться и купил просторную квартиру. Несколько месяцев Аннетт вила супружеское гнездышко, и вот наконец все готово к переезду. Диего вспоминал, как невестка привела туда их с братом. Уразумев, что нарядная светло-голубая спальня с позолоченными амурами и развевающимися беленькими занавесками предназначена для него, Альберто расхохотался. Глаза жены наполнились слезами: она же старалась, хотела как лучше!

«Еж и медведь лучше понимают друг друга, чем мы с Аннетт», — записал в дневнике Джакометти, надеясь, что супруга найдет себе любовника и оставит его в покое. Но как оказалось, не Аннетт, а он сам встретил новую любовь. Ту самую юную воровку Каролин, которую без конца лепил и рисовал в конце 1959 — начале 1960 года.

Сперва Аннетт не сильно беспокоила самоуверенная, чем-то похожая на подростка девица, о существовании которой в жизни Альберто ее просветил Диего. Она давно привыкла к тому, что к мужу ходят натурщицы. Но Джакометти, обычно не выходивший днем из мастерской, теперь часами отсутствовал, возвращался измотанным, раздраженным.

Из Диего ей удалось выудить, что Каролин пропала и Альберто повсюду ее разыскивает: обошел уже все бары, где могли видеть эту воровку, расспросил уличных проституток, навел справки в отеле, где она жила, — все бесполезно, словно в воду канула. Наконец Каролин обнаружилась там, где ей самое место, — в тюрьме. Любовницу мужа поймали на краже в ювелирном магазине.

Никогда еще скульптор не проявлял такого пыла и прыткости: ради Каролин он поднял на ноги всех влиятельных знакомых, не боясь афишировать свою связь с преступницей. В результате через шесть недель девушку под залог выпустили на свободу.

Аннетт кипела от ярости: муж опозорил свое доброе имя! Но скульптора ее мнение совершенно не интересовало. Впрочем, как и всегда Каролин вновь вернулась в его жизнь, и Альберто был счастлив, подарил подруге «феррари» и квартиру.

Каролин была с ним неизменно весела и нежна, находила «потрясными» его работы, часами наблюдала, как Джакометти работает над эскизами исполинских женских фигур — по заказу манхэттенского банка Chase. Впав в несвойственную ему сентиментальность, Джакометти хранил все ее записочки, а след от губной помады на стене очертил рамкой.

Слишком поздно Аннетт осознала, до какой степени маленькая дрянь околдовала ее мужа. Прозрение наступило, когда Альберто категорически запретил жене появляться в мастерской. Иногда бедная женщина тайком приходила на улицу Ипполита Мендрона, чтобы в очередной раз убедиться: «феррари» Каролин по-прежнему стоит возле дома.

…О том, что в начале февраля 1963 года муж, который давно чувствовал себя неважно, но не желал обращаться к врачам, попал в больницу и ему удалили три четверти желудка, Аннетт узнала от Симоны де Бовуар.

Выйдя из клиники, шестидесятиоднолетний скульптор ничего не пожелал менять и вел прежний, убийственный для здоровья образ жизни: те же сорок сигарет в день и литры крепчайшего кофе. Его хлебом насущным оставалось искусство. И секс, хотя доктора настоятельно советовали притормозить.

Увы, чуда не случилось — вскоре боли в желудке и легких возобновились, Альберто начал харкать кровью, но ложиться в клинику отказывался. Опять лечиться? Нет уж, увольте. Осенью 1965 года Джакометти, еле таскающий ноги, несмотря на запреты врачей отправился в Нью-Йорк. Там в Музее современного искусства должна была состояться очередная выставка.

В январе он снова оказался в больнице. Диего настоял, чтобы брата перевезли из Парижа в одну из лучших швейцарских клиник в городе Кур. Дни его были сочтены. Альберто не желал, чтобы Каролин видела его таким беспомощным, и попросил ее остаться дома.

К нему примчалась Аннетт, тот не захотел ее видеть. Она гуляла под окнами клиники, надеясь: вдруг смягчится, позовет. Но Джакометти жену не позвал… А за четыре дня до смерти внезапно позвонил в Париж Каролин: «Я в порядке. Приезжай, погуляем».

Случилось так, что Каролин и Аннетт столкнулись нос к носу у палаты больного и набросились друг на друг с кулаками. Завязалась драка, сбежались медсестры и врачи. Когда их насилу разняли, прикованный к постели Альберто позвал с усилием: «Каролин, иди сюда».

Еле сдерживая рыдания, девушка кинулась к нему. «Ты плачешь? — удивился Джакометти. — Ведь мы поженились, сейчас поедем к моей матери. — Каролин кивнула: она знала, что мать Альберто умерла уже пару лет назад. — Я купил для нас дом с садом. Уверен, тебе понравится…»

Альберто Джакометти скончался одиннадцатого января 1966 года. Диего был сильно раздосадован, узнав, что брат, которому он посвятил жизнь, не оставил завещания. Огромное наследие великого скульптора целиком досталось его законной вдове Аннетт. Единственная любовь Альберто Каролин тоже не получила ничего…

Источник:
7days.ru

Биография и творчество

Джакометти родился 10 октября 1901 года в округе Боргоново швейцарской коммуны Стампа в семье художника Джованни Джакометти. Интерес к искусству возник у Альберто уже в раннем детстве, когда он начал заниматься лепкой и живописью. В 1919— гг. обучался живописи в Женеве, в Школе изящных искусств и в Школе искусств и ремёсел по классу скульптуры. В 1920 и 1921 путешествовал по Италии, где познакомился с классикой итальянского искусства и памятниками Древнего Рима.

Ранние работы Джакометти выполнены в реалистичной манере, однако в Париже он испытывает влияние кубизма («Торс», 1925; «Персонажи», 1926—1927), увлекается искусством Африки, Океании, древней Америки («Голова», 1925; «Скорчившийся человечек», 1926; «Женщина-ложка», 1926).

Публиковался в журнале «Сюрреализм на службе революции». В 1927 его работы были представлены в Салоне Тюильри, первая персональная выставка состоялась в 1932. Скульптура этих лет («Женщина-ложка», 1926; «Клетка», 1930; «Женщина с перерезанным горлом», 1932; «Сюрреалистический стол», 1933) соединяет элементы кубизма с архаической пластикой Океании, сновидческой фантастикой, агрессией и эротизмом.

После Второй мировой войны, годы которой Джакометти прожил в Женеве, он приходит к новой, более гуманистической манере в скульптурах, портретной живописи и графике («Идущий человек», 1947; «Портрет Аннеты», ок. 1950; «Бюст Диего», 1954).

В послевоенный период Джакометти был отмечен многими, включая Сартра и Жене, как выдающийся художник-экзистенциалист. Его тонкие фигуры, представляющиеся одинокими в огромном пространстве космоса, в целом выражают чувство изолированности личности, характерное для французского авангарда. Писатель Франсис Понж ярко отразил этот аспект творчества Джакометти в статье «Reflexions sur les statuettes, figures et peintures d’Alberto Giacometti»опубликованной в «Cahiers d’Art”, Париж, 1951. «Человек…человеческая особь…свободная личность…… палач и жертва одновременно… одновременно охотник и добыча… Человек — и одинокий человек — утративший связь — в полуразрушенном страдальческом мире — кто ищет себя — начиная с нуля. Изнуренный, измученный, худой, голый. Бесцельно блуждающий в толпе. Человек, беспокоящийся о человеке, терпящем террор от человека. Самоутверждающийся в последнее время в иератической позиции высочайшей элегантности. Пафос предельного изнемождения, личность, утратившая связь. Человек у столба своих противоречий больше уже не жертвующий собой. Сгоревший. Ты прав, дорогой друг. Человек на мостовой как расплавленное железо; он не может поднять своих тяжелых ног. Начиная с греческой скульптуры, с Лорана и Майоля человек горел на костре! Это несомненая правда что после Ницше и Бодлера ускорилось разрушение ценностей…Они рыли вокруг него, его ценностей, влезали под кожу и все ради того, чтобы накормить огонь? Человек не только ничего не имеет, он не является ничем большим чем его ».

В скульптуре зрелого Джакометти занимала проблема соотношения объёмов и масс, загадка человеческой фигуры, в живописи и рисунке — проблема пространственной глубины, загадка человеческого лица.