Картина Мальчик, укушенный ящерицей Караваджо

КараваджоМальчик, укушенный ящерицей
. 1594—1596итал. Ragazzo morso da un ramarroХолст, маслоНациональная галерея, Лондон

К:Картины 1594 года «Мальчик, укушенный ящерицей»
(итал. Ragazzo morso da un ramarro) — картина Караваджо, итальянского живописца эпохи барокко. Существует в двух вариантах, оба считаются подлинными произведениями Караваджо, один хранится в Фонде имени Роберто Лонги во Флоренции, другой в Национальной галерее в Лондоне. Различия между двумя версиями минимальны.

Личность модели

Как и в отношении всех ранних работ Караваджо, многое остаётся предположительным, и личность модели вызывает споры.

По одной из теорий, моделью был Марио Миннити, компаньон Караваджо и его модель для несколько других картин этого периода; начёс, вьющиеся тёмные волосы и поджатые губы выглядят похожими, но на других картинах, таких как Мальчик с корзиной фруктов

или
Гадалка,
Марио выглядит менее женственно.

Майкл Фрид предположил, что на картине представлен замаскированный автопортрет самого Караваджо. Фрид утверждает, что положение рук изображенного юноши — одна вытянута, другая поднята вверх — совпадает с положением рук художника, держащего палитру во время работы над картиной.[2]

LiveInternetLiveInternet

Суббота, 08 Июля 2020 г. 21:05 + в цитатник

Рубрики:

искусство/живопись история

Метки:
XVI век XVII век Арт Барокко История картины Италия Картина

Процитировано 1 раз Понравилось: 2 пользователям

Нравится Поделиться

0

Нравится

• 2
  Запись понравилась
• Процитировали
• 0
  Сохранили

• Добавить в цитатник
• 0
  Сохранить в ссылки

Понравилось2
0

Символизм

Согласно Леонарду Дж. Слеткесу, символизм картины, скорее всего, восходит к римской статуе «Аполлон, убивающий ящерицу», изображающей сцену, в которой ядовитая Саламандра торжествует над богом, в то время как расположение различных фруктов предполагает четыре темперамента, а сама Саламандра во времена Караваджо символизировала огонь. Изображение Саламандры также несло фаллические коннотации, и картина, возможно, была вдохновлена эпиграммой Марциала: «Ad te reptani, puer insidiose, lacertae Parce: cupit digitis illa perire tuis.[3]»

В столице

В 1591 году начинающий художник, без имени, денег и связей, прибыл в Рим. Культурная столица Италии, а практически всего мира, бурлит талантами и событиями и не торопится баловать нового своего жителя. Он, в скитаниях, живёт, где придётся, общается с простым людом, бродит в поисках дела по мастерским художников. Надо как-то зацепиться – не отказывается ни от какой работы и устраивается к первому в то время римскому живописцу-маньеристу Джузеппе Чезари, по прозвищу Кавалер д’Арпино (1568-1640). В мастерской Меризи знакомится с Марио Миннити, который впоследствии станет его моделью, учеником и даже, возможно, интимным другом.

В конце XVI века Рим – настоящее поле битвы религиозной идеологии: католическая церковь боролась с протестантами. Живопись в этой войне играла роль мощнейшего оружия: картины наглядно и доступно раскрывают тысячам неграмотных и простых прихожан истинный смысл христианства, демонстрируют удивительные виды Рая, ожидающие после смерти. Церковь внушала, что там и есть счастье. Чтобы обрести его, надо страдать на земле.

Но эта задача шла вразрез с видением Микеланджело Меризи, он отвергал всяческие компромиссы и желал проложить собственный путь. Просто копирование великих мастеров прошлого было не только не интересно, но и не убедительно. Все эти красивые картины его не умиляли. Он уже понял, как скоротечна и хрупка жизнь – ведь он к тому времени потерял отца, мать, деда. И его искусство с первых работ стало вызовом общественному вкусу и привлекло к нему внимание как к неординарному живописцу, уже получившему по традиции художественной среды приставку к имени «да Караваджо».

Стиль

является важным произведением в раннем периоде художника именно потому, что эта картина демонстрирует выход из безвоздушной тишины самых ранних его произведений, таких как
«Мальчик, чистящий фрукты»
или «
Больной Вакх»
, и даже подразумевающих насилие, но фактически статичных, таких как «
Шулера»
.

Отрывок, характеризующий Мальчик, укушенный ящерицей

Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи. – Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне. Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех. – Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу. – Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину. – Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи. На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу. – Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет. Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было. – Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет? – Лучше, – неохотно отвечала Наташа. На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»